7. Памятные встречи

На протяжении более чем полувековой шахматной деятельности мне довелось встречаться и общаться со многими (почти со всеми) корифеями шахмат нашей эпохи: X. Капабланкой, М. Ботвинником, М. Эйве, В. Смысловым, П. Кересом, Б. Спасским, М. Талем, Т. Петросяном, Л. Портишем, Р. Файном, С. Флором, В. Рагозиным, А. Карповым, А. Лилиенталем, М. Найдорфом, Р. Шпильманом и другими (всех не перечислишь). С одними - за шахматной доской и в личной жизни, с другими - при судействе различных соревнований, всесоюзных и международных.

Но здесь мне хочется поделиться с читателем впечатлениями о встречах не с этими шахматистами, а с выдающимися личностями, чьи имена вошли в историю не в связи с их увлечением шахматами, рассказать о встречах в жизни и за шахматной доской с такими замечательными людьми, как поэт Владимир Владимирович Маяковский, писатель Евгений Петрович Петров - один из авторов нашумевших романов "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок", и конечно, нарком юстиции Николай Васильевич Крыленко.

...Мой отец Иван Богданович Карахан - активный участник Декабрьского вооруженного восстания в Москве в революции 1905 года - был и первым наставником и руководителем В. Маяковского по подпольной большевистской работе. О его роли в формировании марксистско-ленинского мировоззрения поэта много написано в различных книгах, его деятельность отражена и в экспонатах Музея имени Маяковского.

Мы жили в Тбилиси (тогда Тифлис), когда отец узнал о свершении Великой Октябрьской социалистической революции и устремился с семьей в Москву. Пройдя через многие испытания в пути, в середине 1918 года нам удалось добраться до Москвы. Мы поселились в большой пятикомнатной квартире на Покровке (ныне улица Чернышевского).

В конце 1919 или начале 1920 года как-то вечером в нашу квартиру вошел большой грузный человек, и тут же раздался его громкий и заливистый смех. Когда мы с младшим братом Борисом (ныне член Союза композиторов СССР) вышли из нашей комнаты, он подошел к нам и представился: "Дядя Володя!" Весь вечер мы, дети, с затаенным дыханием слушали громкий голос этого обаятельного человека. Вдруг он неожиданно обратился ко мне (как старшему из братьев) со словами: "Ты играешь в шахматы?" С растерянным видом я ответил отрицательно. "Зря! Это хорошая и интересная игра. Я научился ей в Багдади в твоем возрасте. Советую и тебе научиться!" - сказал поэт. Как ни странно, но эти слова о какой-то загадочной, сказочной игре запали в детскую душу. Мы с братом долго размышляли: что же такое, эти шахматы? Какая это игра? Мы знаем много игр, но в них играют дети, а тут взрослый дядя с увлечением говорит о ней и сам играет! Вскоре представился случай. Приехал в Москву мой двоюродный брат, как потом выяснилось, весьма посредственный шахматист, показал мне шахматные азы, кстати, и рассказал о некоторых "правилах" (надуманных - о которых уже говорилось в начале книги). Но первый шаг был сделан. Загадочные фигурки обрели смысл, игра сильно увлекла 10-летнего мальчика, и я всерьез занялся ее изучением.

Позднее, уже после смерти поэта, часто встречаясь с близкой подругой матери - сестрой поэта Людмилой Владимировной Маяковской, я узнал, что Владимир Владимирович считал шахматы интересной творческой областью, относился к ним с большой любовью и сравнивал их с поэзией. Ему принадлежат слова: "В шахматы надо играть по-настоящему или совсем не играть. Баловаться нельзя. Все равно как делать стихи. Или ты настоящий поэт, или совсем не пиши".

Нельзя без волнения вспоминать об облике этого настоящего Человека с большой буквы. Мне запомнился его громкий, дышащий силой и мощью голос, его большие, черные, с прямым взглядом, глаза.

Помню, как меня, школьника старших классов, отец иногда брал с собой на диспуты Маяковского. Естественно, я плохо разбирался в происходящем, но всегда с восторгом смотрел на его мощную фигуру, волевое, мужественно-красивое лицо. Мне нравилось, как он остроумными репликами разбивал своих оппонентов.

Вторая значительная встреча с замечательным поэтом произошла уже в 1928 году. На пароходе "Ильич" наша семья ехала в Ялту. Я был студентом 2-го курса юридического факультета Московского университета и довольно прилично играл в шахматы.

Стоя с отцом на палубе, мы вдруг увидели большую группу людей, кого-то окруживших и двигавшихся в нашу сторону. Когда эта масса людей поравнялась с нами, из ее середины вырвался человек и с радостным восклицанием: "Ванес!" (партийный псевдоним отца) - бросился к нему. Это был Владимир Владимирович. С отцом они долго и тепло обменивались воспоминаниями о прошлом, а когда наступила пауза, я набрался храбрости и сказал поэту: "Владимир Владимирович! Ваш совет научиться игре в шахматы мне помог. Теперь я умею играть". Умышленно умолчав о том, что в первом чемпионате университета мне удалось занять высокое место, чтобы не получить отказа, я предложил сыграть партию! Владимир Владимирович согласился. Быстро принеся из каюты фигуры с доской, мы тут же устроились на палубе.

Партию я выиграл, по ее окончании поэт похвалил меня за атаку, и, не скрою, эта похвала доставила мне огромное удовольствие.

Надо сказать, что с того момента, как я познал прелесть шахмат, у меня выработалась привычка записывать все свои партии: и турнирные и любительские. Какую хорошую услугу оказала мне эта привычка и в тот раз! Партию с Маяковским я записал и позднее с гордостью узнал, что это была вообще единственная запись из партий, игранных поэтом.

В 1975 году в журнале "Шахматы в СССР" (№ 4) эта партия вместе с моими воспоминаниями была опубликована.

...Июнь 1941 года! Начало войны застало меня в Гаграх, где я проводил свой отпуск. С большим трудом удалось достать билет до Москвы, а еще надо было добраться до Сочи, откуда в то время шли поезда в Москву. Железнодорожная магистраль от Сочи до Сухуми еще не была завершена, и надо было добираться автобусами или морем.

Катера ушли на рейд, и оставалась единственная надежда попасть на автобус, идущий из Сухуми. Мимо меня проходили переполненные автобусы, и уже почти в самый последний момент удалось втиснуться и буквально за две минуты до отхода поезда прибыть на вокзал. Запыхавшись, я вбежал в вагон и застал в купе (купе было двухместное) попутчика, показавшегося мне хмурым и неприветливым человеком. На мое приветствие он что-то буркнул и лег в постель. Утром он выглядел совсем иным. Поправилось мне волевое и умное лицо, грустный и в то же время проникновенный взгляд. Познакомились, и выяснилось, что моим попутчиком был известный писатель Евгений Петров. Естественно, вначале речь шла о войне, которую, считали мы, скоро удастся победоносно завершить.

Потом по моей просьбе Евгений Петрович рассказал, как они с Ильей Ильфом создавали свои произведения. Во время вынужденных остановок поезда из-за бомбежек мы продолжали наши беседы, даже находясь в кювете.

Речь зашла о Маяковском. Я рассказал Евгению Петровичу о моих встречах с ним и о шахматной партии. Тут он мгновенно встрепенулся и сказал: "Так вы, оказывается, не только слуга закона (юрист), да еще шахматист! Что же мы напрасно потеряли столько времени. Я ведь тоже играю в шахматы и, кажется, неплохо!" Я с радостью вынул из чемодана комплект шахмат, который всегда возил с собой, и вот начались баталии. Ехали мы долго (почти четыре дня), и за это время нам удалось сыграть очень много легких партий. Евгений Петрович действительно оказался хорошим шахматистом и серьезным противником, и борьба шла с переменнным успехом. Были сыграны и две серьезные партии, запись которых я также (по обычаю) сохранил; в свое время одна из партий была опубликована в том же журнале "Шахматы в СССР".

Как-то в перерыве от игры я спросил моего партнера, почему в романе "Двенадцать стульев" в главе о сеансе одновременной игры Остапа Бендера наряду с именами известных шахматистов Ласкера, Капабланки, Алехина, Рети и других упоминается имя московского мастера Григорьева. Ведь Григорьев не относился к числу знаменитых маэстро? Я рассказал, что был с ним знаком лично и даже в середине 20-х годов играл с ним. На мой вопрос Евгений Петрович ответил, что он тоже знал Григорьева, и его фамилия попала в роман потому, что он предложил своему другу Илье Ильфу упомянуть этого прекрасного человека.

Николай Дмитриевич Григорьев был главным судьей (тогда эта должность именовалась так: председатель турнирного комитета) всех трех московских международных турниров 1925, 1935 и 1936 годов. Посещая вместе со своим братом писателем Валентином Петровичем Катаевым эти турниры, Евгений Петрович там и познакомился с Григорьевым, который произвел на него сильное впечатление своим обаянием, скромностью и глубокими познаниями. Как рассказал Е. П. Петров, последняя встреча с Николаем Дмитриевичем произошла у него в 1937 году во Владивостоке, где в это время Григорьев завершал шахматные гастроли по Дальнему Востоку.

Перед прибытием в Москву мы обменялись с Евгением Петровичем адресами и телефонами, условившись о скорой встрече после победы!

Увы, эту мечту не удалось осуществить. Вскоре я с горечью узнал о трагической гибели этого замечательного человека.

Имя виднейшего государственного деятеля, прокурора Республики, а затем народного комиссара юстиции СССР Николая Васильевича Крыленко хорошо знакомо всем шахматистам. Уже в первой главе этой книги много говорилось об его отношении к шахматам. Я познакомился с ним в 1927 году. Ранее уже рассказывалось, как в том году при организации первого чемпионата университета удалось пригласить к участию в нем Ф. И. Дуз-Хотимирского. В тот же день я, захлебываясь от восторга, рассказывал о посещении мастера и о получении от него согласия на игру; не сразу я заметил, что среди моих слушателей оказался Н. В. Крыленко. Николай Васильевич вел в университете курс уголовного процесса, но иногда заходил в шахматную комнату клуба МГУ. Вот тут я его и увидел впервые. Но первое знакомство (личное) состоялось в том же году несколько позднее. Хотя в первом чемпионате МГУ Крыленко не участвовал, но часто заходил в клуб и иногда разбирал с нами закончившиеся партии. В своих суждениях Николай Васильевич всегда был принципиален, не терпел поверхностных рассуждений и был непримирим к зазнайству, апломбу.

Вспоминается такой случай: в чемпионате была отложена партия Дуз-Хотимирского с нашим студентом Леней Клубоком.

У Лени было большое преимущество, и он не сомневался в том, что при доигрывании добьется победы. Разумеется, все мы с увлечением анализировали эту позицию. Ведь шутка сказать: мастер может проиграть единственную партию в турнире. Какая это радость для шахматного коллектива! И вот накануне доигрывания Клубок, уверенный в своей победе, с апломбом показывал нам, как он намеревается закончить борьбу. Среди слушателей находился неожиданно пришедший Николай Васильевич. Он долго, терпеливо молчал, но иногда в его глазах вспыхивали злые огоньки. Клубок закончил и обвел всех самодовольным взглядом. И здесь Крыленко, который вообще никогда никого не перебивал, умея спокойно выслушивать всякое, сказал: "Ну, хвастун! Ты кажется уже на седьмом небе? А ведь у черных есть контригра". Мы все притихли, и наш пыл несколько угас. Николай Васильевич показал интересный план защиты, и, действительно, при доигрывании Дуз-Хотимирскому удалось спасти эту позицию и свести партию вничью.

После этого в оценках Клубока апломб улетучился. Этот случай очень подействовал на Леню, и он стал более осторожен и самокритичен.

Несмотря на то что Крыленко занимал высокие государственные посты, он был всем доступен, привлекая людей веселым жизнерадостным характером и обаятельной улыбкой. Но в то же время он был строг и беспощаден ко всяким аморальным поступкам. Сам он всегда был воплощением исключительной аккуратности и точности, а также справедливости во всем. Казалось, человек, на плечи которого легло непомерное бремя государственных и общественнных забот, иногда мог бы и запамятовать некоторые вещи, где-либо задержаться и опоздать на заседание той же шахматной секции. Нет! Он не только никуда и никогда не опаздывал сам, не позволял себе даже минутной задержки, но строго взыскивал с тех, кто допускал неаккуратность, неточность, необязательность, опоздания. Крыленко расценивал опоздания (на совещания ли, на игру) как проявление расхлябанности, разгильдяйства, высокомерия. Навсегда запомнились его слова: "Тот, кто опаздывает, - не дорожит своим временем, с вониющей безответственностью относится к людям, которые его ожидают. Это дикость".

Интересно, что когда ныне проходят соревнования, то шахматисты "школы Крыленко", помня полученные от него уроки, не позволяют себе опозданий, а вот некоторые наши мастера, к сожалению, поступают иначе...

Николай Васильевич обладал исключительной памятью. Когда на трибуну или кафедру стремительным и быстрым шагом входил коренастый, приземистый с мужественными чертами лица человек, в руках которого не было и бумаги, аудитория знала, что выступление будет увлекательным и интересным.

Прекрасный оратор, часто выступающий экспромтом, своей яркой, доходчивой речью умел приковывать внимание слушателей.

Не случайно, что когда в 1928 году Крыленко увлекательно и живо вел для студентов 2-го курса факультета семинар по уголовному процессу, студенты других семинаров завидовали тем, кто учился у него. Мне посчастливилось быть в семинаре Крыленко и не только под его руководством пройти курс юридических наук, но и получить большую шахматную закалку. В свободное от занятий время Николай Васильевич часто спрашивал меня о моих шахматных делах, о работе шахматной секции университета, которой я в то время руководил. Не скрою, что началом своей судейской деятельности в области шахмат я также обязан ему.

В 1929 году по его совету я впервые принял на себя обязанности судьи межфакультетских командных соревнований и с тех пор увлекся этой работой. Поэтому с гордостью могу считать Н. В. Крыленко своим "крестным отцом". Позднее удалось пройти настоящую судейскую школу под руководством таких арбитров, как П. А. Романовский и Я. Г. Рохлин.

Первая встреча с Крыленко за шахматной доской состоялась в один из весенних вечеров 1929 года. Как-то в клубе я не увидел своих обычных партнеров и слонялся без дела. Вошел Николай Васильевич и вдруг неожиданно предложил мне сыграть партию. При этом он сказал, что не терпит игры блиц, а для настоящей партии времени недостаточно. Поэтому он предложил сыграть, как он выразился, "полусерьезную" партию. Мне удалось ее выиграть, а текст записи был опубликован в журнале "Шахматы в СССР" (1977, № 7).

С памятного вечера 1929 года и началось наше по-настоящему шахматное знакомство, встречи наши стали сравнительно частыми. Уже по окончании университета я не раз бывал в его кабинете в наркомате юстиции и играл с ним до глубокой ночи (начинались встречи тоже поздно вечером после рабочего дня). Довелось несколько раз встречаться с ним и в турнирных партиях. Правда, Крыленко в турнирах участвовал редко, но в чемпионатах профсоюза работников суда и прокуратуры играл.

Памятным был большой турнир 1937 года, в котором участвовали мастера И. Кан и Б. Блюменфельд. И не только потому, что он был сильным по составу, но и потому, что это был последний чемпионат, в котором играл Николай Васильевич Крыленко. В 1938 году оборвалась жизнь этого по-настоящему "человека многих вершин", как сказал о нем писатель Е. Симонов в своей книге под тем же названием.

Николай Васильевич беззаветно любил шахматы, был в них самокритичен, а его тонкий анализ и глубокое понимание позиции всегда вызывали большой интерес со стороны не только шахматистов среднего класса, но и мастеров.

А сколько сделал Крыленко как первый председатель Всесоюзной шахматной секции, избранный на этот пост в 1924 году, для развития и процветания шахматного искусства в стране! Его вклад в советскую шахматную школу неоценим.

В заключение рассказа о моих встречах с Крыленко мне хотелось бы привести некоторые его высказывания: "Ленин уделял внимание и шахматам, и отводил им должное место - как фактору, способствующему повышению интеллектуального уровня, выковыванию крепкой воли, находчивости, точности в расчетах и, вместе с тем, изобретательности и целеустремленности к победе".

И в другом месте (в одной из статей 1931 года): "Шахматы... требуют прежде всего последовательности и методичности в мышлении, что их роднит с наукой. Они включают в себя богатейшие элементы художественного творчества, что их сближает с искусством. Они в то же время - борьба, и борьба напряженная".

Поскольку автор в процессе изложения материала рассказывал о некоторых встречах за шахматной доской, приведем и сами партии. Хотя далеко не все они представляют теоретический интерес и не являются безошибочными, но пусть читатель сделает скидку на то, что ведь некоторые из них были сыграны, как, например, с мастером Н. Григорьевым, В. Маяковским, еще "на заре туманной шахматной юности", а с X. Капабланкой, С. Флором, Р. Файном и другими уже и более зрелым шахматистом, но, увы, далеким от мастерства.

Приведенные партии дороги мне как воспоминания о встречах с замечательными людьми. И может быть, они будут интересны читателям книги как штрихи к портретам этих выдающихся личностей.